Пригород мира - Егор Киселев

После нового года Павел перестал ходить даже на собрания школьного актива – выпускникам в это полугодие приходить было не обязательно, по уставу школы им положено было прикладывать все силы к предстоящим экзаменам и поступлению в ВУЗы. Но экзамены, казалось, маячили где-то на горизонте, ни у кого не вызывая серьезных опасений. Одноклассники Павла вообще никуда не торопились, они наслаждались собственным положением и по обыкновению красовались друг перед дружкой. Мальчики рассуждали о девочках, а о чем рассуждали те, ведомо никому не было. Павел смотрел на все это с грустной улыбкой, здесь он чувствовал себя настоящим инопланетянином, его эти школьные настроения будто и не касались. Про себя он, конечно, посмеивался над гипертрофированными женскими идеалами (лучше сказать, фантазиями) своих товарищей, стараясь оставлять при себе собственные переживания, поскольку они были больными и не доставляли ему никакой радости. Он все также тщетно бился над причинами их неожиданного разрыва с Верой, пока, наконец, не признал очевидным, что она просто хотела от него отделаться. Правда, мысль эта едва ли могла его успокоить. Умом он, конечно, понимал, что она вовсе не была обязана отвечать ему взаимностью, и все же, те чувства, которые уже прочно укоренились в его душе, ничуть этим объяснением не облегчались. Павел отчетливо прочувствовал разницу между чувством и мыслью и теми уровнями понимания, к которым они приводят, мысли приходили и уходили, а чувства иной раз переворачивали всю вселенную. Он, конечно, еще не умел над всем этим теоретизировать, но прекрасно понимал, что бытие открывается именно в чувствах и через чувства существует, и, напротив, в мысли оно растворяется, обезличивается, стирается. Он всеми руками и ногами был бы за то, чтобы ничего не чувствовать, однако никакими рациональными увещеваниями не мог погасить в себе этой противоречивой игры жизни. Вряд ли он отдавал себе отчет, любит ли он ее, или уже ненавидит, но отчетливо ощущал, что по каким-то непонятным причинам, она ему все еще небезразлична. По каким-то неведомым причинам ее присутствие было чрезвычайно значимо в его жизни, и сама эта жизнь в какой-то степени зависела от нее.

Впрочем, присутствие ее так и оставалось безучастным, номинальным. Они еще встречались несколько раз на собраниях «Паруса», но оба делали вид, что друг друга не знают, не разговаривали и старались друг на друга не смотреть. Эта затянувшаяся пауза несколько раз ставила их в неловкое положение, поскольку подрывала разговоры всей компании, если им случалось впутываться в одно и то же обсуждение. Все это тем более смущало и путало мысли Павла, вскоре он решил оставить все возможные «партийные» дела и удалиться, никого, правда, о своих намерениях не предупреждая. Андрей и Ярослав никакого хода этому делу не дали, казалось, их эти проблемы и не затронули.

В таком вот интеллектуальном расстройстве Павел и встречал очередную весну. Он долго выдумывал, как бы убедительнее соврать товарищам о причинах, побудивших его оставить все нынешние посты и обязанности. Формально он все еще числился их лидером, впрочем, в действительности никакого лидерства у него, конечно же, не было. Он засиживался в библиотеке по субботам, чтобы ребята его не ждали, хотя на самом деле они его и не ждали. Он играл в эти ожидания, чтобы хоть как-то сгладить свою одинокость, листал энциклопедии по химии (в них были интересные картинки), но постепенно перестал заглядывать в библиотеку вообще. В «Парусе» заметили его отсутствие, но объяснение Веры их вполне удовлетворило, хотя она понимала, что никаких, выдуманных ею, репетиторов Павел никогда не посещал. Как бы то ни было, никто Павла не потревожил. Он понимал, что вся эта организация держалась на энтузиазме, силком туда никого не тянули, и, однако же, ему было горько, что его отпустили, даже не справившись о причинах ухода.

Горечь эту, впрочем, Павел пронесет через всю свою жизнь. Правда, в то время, это было скорее чувство досады, что он еще не сделал ничего выдающегося, что в нем еще не разглядели таланта, не заметили его неповторимость. В будущем это легкая детская обида сменится тяжелым пониманием собственного творческого бесплодия. Его будет преследовать мысль, будто что бы он ни сказал, что бы ни написал, решительно всего его литературные или философские потуги будут в лучшем случае только повторением уже сказанного или написанного. Особенно сильно эту горечь усилит его образование: он будет проводить целые ночи, невзирая на насущные дела, над настоящими памятниками человеческого гения. Он будет жить теми страстями, которые только сможет найти в трудах великих людей, с их мыслями будет возноситься в мир идей, чтобы воочию убедиться, что великие страсти под силу далеко не каждому, не всякая душа их сможет выдержать. Это будет его настоящим проклятием, понимать, что ни одной великой идее невозможно зародиться в его голове, и что душа его неспособна к настоящей страсти. Правда, ради справедливости нужно отметить, что Павел никогда не считал, что его душа предназначена для мышиной возни, нет, всю эту суету он презирал и страшился больше, чем собственной духовной немощи.

Теперь же, когда Павел все еще учился в одиннадцатом классе, эти тяжкие ощущения зарождались в нем как смутные обиды, когда он жаловался сам себе, что его так быстро списали. Он, конечно, понимал, что школа ставила перед ним взрослые задачи, но никакие объяснения не спасали от гнетущего чувства заброшенности. Теперь он понимал, что на его место можно легко найти другого человека. И что ему никто и никогда не предлагал ничего большего, кроме простой неблагодарной работы ведущего. Его не звали на брейнринги или олимпиады, не выдвигали в президенты школы, наконец, его фотографии никогда не было на доске почета. Он вдруг отчетливо понял, что даже в его классе, где раньше все казались ему серыми и невзрачными, он ничем решительно не выделялся, напротив, были ученики, которые за последний год обошли его на голову.

Эти обиды во сто крат усилились после очередного вручения школьных номинаций за успехи школьников, ведь именно так попадали на доску почета. Павла пригласили быть ведущим, мотивируя это приглашение тем, что человек, который был ответственен за мероприятие, вдруг заболел, а лучше Павла за короткий срок никто не подготовится (хотя, как выяснится позже, предлагали не только ему – все просто отказались). Павел без энтузиазма принял это приглашение. Он знал, что хорошего настроения это ему не принесет, но вдруг подумал, что это единственный шанс попасть на праздник в числе непосредственных участников.

Зал полнился людьми. Здесь собрались все: и ученики старших классов, кое-кто из родителей, учительский состав, даже директор пришел посмотреть на все это и произнести очередную торжественную речь. Все эти речи Павел знал наизусть, казалось, они никогда не меняются и оставляют ощущение тупой бюрократической черствости.

Досадным для Павла было и то, что он вел мероприятие один, как проклятый – это было его наказанием, самой нежелательной ролью из всех, которые только могли предложить. Во время очередного номера Павел подумал, что глупее уже не может быть. Даже те люди, которые никогда не мечтали сюда попасть, являются в основном твердой серединой, а он – аутсайдер, неудачник среди самых удачливых. И самое досадное – Павел объявил две номинации, которых никак не мог ожидать: Антон (футболист) получил номинацию за достижение на спортивном поприще, а Вера получила номинацию за победу в городской олимпиаде по обществознанию.

И все было бы ладно, но стенд, на котором через две недели после мероприятия были вывешены фотографии лучших учеников, находился на самом видном месте, пройти, не заметив его, было невозможно. Павел теперь получил новый стимул думать о своем положении, новое напоминание, которое постоянно преследовало его. Однажды он даже видел этот стенд во сне, чувство несправедливости не покидало его.

У этого же стенда Павел задержался и семнадцатого апреля, когда ни с того ни с сего решил уйти с последнего урока. География ему никогда особенно интересной не была, да и с учителем отношения были вполне сносные, так что, решил Павел, этот пропуск на его положении никоим образом не скажется. Он засиделся в школьной столовой, чтобы случайно не попасть на глаза учительнице, после звонка быстро вышел к раздевалке, но задержался у стенда. Правда, фотографии он рассматривал не от особенного интереса, за последнее время он изучил их уже вдоль и поперек, все дело в том, что у него не было желания идти домой. Павел еще раз про себя отметил, что Вера на фотографии получилась грустной, да и вообще ее фотография как-то выбивалась из общего фона.

Вера в эту минуту тоже уходила из школы, правда, занятий она не прогуливала. Она спустилась на первый этаж, но, заметив Павла, несколько замялась и уже нерешительно поставила сумку на скамейку. Какое-то время она даже наблюдала за Павлом, пока тот вдруг не повернулся к ней. Она смутилась и тихо поздоровалась с ним. Он еле заметно кивнул ей и тут же вышел на улицу, на ходу надевая куртку. Ему не хотелось ее смущать, не хотелось даже просто попадаться ей на глаза, хотя он был рад ее видеть.